Культурные задачи нашего времени - Страница 12

Непривычен и странен для нас, противоречит отчасти складу нашего нынешнего мышления самый способ организация содержания поэмы, вполне соответствовавший складу мышления автора и его народа на той ступени развитая. Это — «стиль» данной эпохи и данного общества, употребляя слово в самом широком его значении. В нас, напр., вызывают чувство противоречия те восточные сравнения, которыми переполнена поэма, крайнее несоответствие уподобляемых друг другу предметов по их величине, очень слабое, на наш взгляд, их сходство по форме и свойствам. Мы часто воспринимаем такое сравнение, как неорганизованное, дисгармоничное сочетание, — но совершенно иначе воспринимала его публика еврейского поэта. Современная цивилизация, с ее точным счетом, мерой, весом, играющими такую огромную роль в ее технике производства, и в обращении товаров, развила в нас несравненно большую тонкость и строгость оценки различий, чем та, которою люди обладали при натурально-хозяйственном быте. Методы измерения и сличения в те времена отличались крайней грубостью и неточностью; статистические данные тогдашних летописцев, доходящие до нас, — сообщения о грандиозных битвах, с десятками и сотнями тысяч сражавшихся, о городах с сотнями тысяч и миллионами жителей, обыкновенно при проверке, где ее удавалось выполнить на основании каких нибудь материальных остатков прошлого, оказывались преувеличенными в десятки раз. Определения делались тогда на глаз, и эмоция удивления при непривычной картине большого города или многочисленного войска порождала высказывание, с нашей точки зрения весьма неверное, но живее передававшее современникам автора непосредственное впечатление от вещей и событий, которые он описывал. В сущности, на этой слабости восприятия различий в наибольшей мере основывается тот смелый полет восточной фантазии, с ее гиперболическими сравнениями, с ее неожиданными переходами, который порою прямо подавляет нынешнего читателя.

В иных случаях современное нам произведение захватывает предметы жизненно-важные для нас, т. е. сами по себе «интересные», — и мы, однако, находим его «неинтересным», бездарным, бесталанным. Это значит, что метод сочетания материала в нем не соответствует тем способам, которыми всего легче и совершеннее организуются наши переживания, так что произведение не может выполнить своей культурной функции по отношению к нам. Но в людях другого воспитания, другого склада мысли и чувства, т. е. большей частью другой социальной группы, оно же, весьма вероятно, вызовет истинный восторг, чувство расширения, углубления жизни. Писания Меньшиковых, политические речи Марковых и Гучковых кажутся нам безнадежно пошлыми, — но у них есть своя публика, общее сознание которой превосходно организуется этими культурными изделиями.

Все такие иллюстрации поясняют нам то, что мы могли и дедуктивно получить из нашей основной концепции: культурные формы в действительности являются таковыми постольку, поскольку их материалом служат явления, отношения, переживания, общие для какой-либо коллективности и для нее важные, а способ связывания материала таков, что гармонирует с ее жизненным складом и увеличивает ее организованность.

Посмотрите с этой же точки зрения на продукт иной идеологической области, напр., на тот или другой закон. Его содержание составляют практические отношения людей, его форму — тот метод, которым он их регулирует. Если отношения эти играют большую роль в жизни социального целого, то закон принадлежит к числу важных, существенных; если он вносит действительную гармонию в них, то признается законом хорошим, благодетельным. В классовом обществе он, обыкновенно, хорошо организует жизнь одного класса, одной социальной группы, и плохо организует или даже дезорганизует жизнь прочих классов и групп. Отсюда его различная оценка в обществе. Все согласятся, что закон 9 ноября для России очень важен; но если он хорошо устраивает дела зажиточных крестьян, и расстраивает социальное бытие крестьянской массы, если он создает новую связь общих выгод между деревенской буржуазией и бюрократией, а также укрепляет связь политических интересов между остальными слоями деревни и городскими пролетариатом, но разрушает в то же время массу мелких экономических связей, — то понятно, что оценка его культурного значения окажется чрезвычайно различной, хотя критерий всюду однородный — увеличение или уменьшение организованности в жизни какой либо коллективности.

XIII

Теперь нам легко установить соотношение между индивидуальным и коллективным творчеством в развитии культурных форм. Если даже видимым автором книги, картины, теории, нормы является определенная личность, то действительный генезис их гораздо шире и глубже, он коренится в коллективе. В общих переживаниях социальной группы или класса для автора дано уже содержание, которое он должен организовать, и дана, конечно, самая потребность в его организации; что же касается ее приемов и способов, то они также должны соответствовать исторически сложившемуся типу явления и мышления той же коллективности, значит, опять-таки предопределяются в ее социальном существовании. Какова же роль автора? Он — организатор данного материала, а через то, в известной мере, и самой коллективности: роль достаточно важная и почетная даже без всяких ее преувеличений, порождаемых индивидуалистической иллюзией. Ее можно сравнить с ролью сборщика машинных частей в механическом производстве. Нынешний, напр., локомотив состоит из нескольких тысяч частей, крупных и мелких, которые приготовляются отдельно; и я помню случай, когда в железно-дорожные мастерские одной из крупнейших наших дорог впервые пришли в разобранном виде локомотивы «американки»: мастерские оказались не в состоянии собрать их, пришлось выписывать и монтеров из-за границы. Бесспорно, собирание живых элементов человеческого опыта — вещь более сложная и тонкая, чем собирание мертвых частей машины, — но и здесь и там тот же самый тип сотрудничества между «автором» и его бесчисленными, незаметными в его работе сотрудниками.