Культурные задачи нашего времени - Страница 11

В иных случаях, когда произведение «находит свою публику» среди самых различных и даже враждебных друг другу групп общества, дело критика будет также — показать либо те общие переживания этих групп, которые сумел выделить и стройно объединить в своей работе автор, либо те различные стороны и части содержания книги, которые находят отклик в переживаниях той или другой группы в отдельности. Напр., успех ранних произведений Горького среди буржуазии различных стран был, несомненно, в наибольшей степени связан с их индивидуалистической тенденцией; одновременный же успех среди демократической интеллигенции, а особенно рабочего класса — с их боевым протестом против условий, стесняющих и сковывающих развитие активности и творчества в современном обществе. Все это на деле, разумеется, гораздо сложнее, чем можно выразить в беглых общих замечаниях, и все это требует внимательного анализа, постоянно имеющего в виду живую социальную жизнь, по отношению к которой произведение художника есть и продукт, и организующая форма.

Теперь, однако, для нас важно иное применение нашей общей концепции; надо выяснить, насколько творчество культурных форм является делом индивидуальным или коллективным, и доступно ли оно только классам обеспеченным, имеющим значительный досуг, или не им одним.

XII

Итак, пусть перед нами культурное произведение, какое угодно: роман, картина, закон, научное открытие, — которое принадлежит определенному, индивидуальному автору. Спрашивается, в какой мере автор объективно может быть творцом этого произведения, как одной из организующих форм общественного бытия людей.

Предположим, что автор безусловно и вполне оригинален, т. е., что все в данном произведении принадлежит лично ему, и притом исключительно ему, как содержание, так и форма: нечто такое, что только он видит, слышит, чувствует, систематизировано и выражено таким способом, который только ему одному свойственен, и никому более. В этом предельном случае мы имели бы перед собой, очевидно, нечто вполне индивидуальное, но несравненно менее интересное, и менее понятное для какой бы то ни было публики, чем даже обычный бред сумасшедшего: никому нет дела до содержания, и никто не станет напрягать свой мозг, чтобы овладеть формою произведения.

Но такой предельный случай в действительности невозможен: человек живет в обществе, имеет общее с другими людьми поле восприятия, высказывает свои переживания при помощи методов, выработанных до него процессом социального развития и усвоенных им в силу жизненной необходимости. Возьмем случай, сколько-нибудь приближающиеся к предельному.

Пусть влюбленный поэт с величайшей точностью и тщательностью описывает нам даму своего сердца, так, что его описание даст нам только ее индивидуальный образ, исключая для нас почти всякую возможность сколько-нибудь слить этот образ в наших представлениях и эмоциях с другими, знакомыми и близкими нам в жизни: получается нечто вроде фотографической карточки, хотя бы в виде звучных и стройных стихов. Надо ли говорить, что подобное творение будет мирно покоиться на полках книжных магазинов и не сыграет никакой культурной роли. Почему? Потому что содержание, в нем организованное, слишком индивидуально, и ни для какой, хотя бы самой неопределенной коллективности, книга такого рода не послужит средством связать и сделать гармоничнее общие переживания.

В знаменитой «Песни песней» еврейский поэт также описывает свою возлюбленную. Его описание никоим образом не может быть заподозрено в фотографической точности. Сравнение различных частей тела невесты с ливанскими кедрами, барашками на пастбище, башнями, виноградными лозами и т. п. способно дать лишь весьма приблизительное и неясное понятие об его пропорциях и формах. Тем не менее «Песнь песней» стала одной из священных книг еврейской нации, т. е., книг широко и глубоко организовавших народный опыт: в эпоху религиозных мировоззрений всякая такая книга делалась выражением священной мудрости. Почему это так? В чем была культурная сила книги?

В феодальный период жизни еврейского народа, когда на смену старому родовому быту развивалась индивидуальная семья, связанные с нею инстинкты и эмоции приобрели невиданную раньше силу и напряженность. Что сделал поэт? Он взял образ невесты, как живой центр, около которого легко и естественно было сгруппировать эти чувства и настроения; на этом горячем чувственном фоне он сплел пеструю сеть из самых ярких впечатлений, какие давала тогдашнему жителю Палестины его домашняя хозяйственная жизнь и его торговые путешествия в соседние страны. Все вместе образовало необычайно богатый и гармоничный комплекс из общих народному коллективу и дорогих для него переживаний. В причудливо-узорном ковре «Песни песней» каждый находил идеализированную картину всего наиболее радостного и светлого, что видел в своей собственной жизни; и таким образом художественное произведение становилось новым звеном, скреплявшим сознание национального единства в маленьком, энергичном народе, который шел тогда от племенной экономической и политической раздробленности к государственному единству, среди тяжелой, ожесточенной борьбы с могучими соседями за свою независимость.

Нет сомнения, что нынешний читатель «Песни песней» не испытывает и десятой доли того социально-эстетического наслаждения, которое она давала еврею старых времен. Наслаждение это есть смутно ощущаемое слияние личной жизни с коллективною, чувство расширения психики за ее индивидуальные пределы. Но для нас чужды многие переживания далекого племени далеких времен, древняя поэма не организует наш опыт и наши чувства в одну общую с ним систему жизни, а лишь сравнительно слабо связывает нас с ним знакомой и находящей в нас отклик картиной любовного экстаза, да некоторыми образами, и для нас еще «поэтичными», т. е. порождающими в нас приятные, гармонические эмоции.